Даниил гранин рассказы о блокаде. Алесь адамович, даниил гранин - блокадная книга - читать книгу бесплатно
МИНСК, 5 июл — Sputnik. В ночь на среду не стало Даниила Гранина, известного писателя, соавтора "Блокадной книги", которую он написал вместе с Алесем Адамовичем, — Sputnik попросил литературоведа Ивана Саверченко вспомнить, как создавалась эта документальная повесть.
В творчестве Даниила Гранина история блокадного Ленинграда занимала значительное место — когда-то он участвовал в обороне Ленинграда, а спустя много лет в соавторстве с белорусским писателем Алесем Адамовичем написал "Блокадную книгу" — книгу, в которой ленинградцы рассказывают каждый о своей блокаде.
Эти документальные истории "внутрисемейной и внутридушевной жизни людей" в осажденном городе стали настоящим откровением — в советской литературе тогда не принято было говорить о частных судьбах и трагедиях.
Директор Института литературоведения имени Янки Купалы, доктор филологических наук Иван Саверченко был знаком с Алесем Адамовичем и историей создания "Блокадной книги".
По его словам, "Блокадная книга" — это очень правдивое произведение. Наверное, наиболее удачная книга и для Адамовича, и для Гранина.
"В этой книге была рассказана новая правда о войне. Пожалуй, именно с нее началось понимание масштаба и глубины трагедии войны для каждого человека. Это документально-художественное осмысление трагедии советского народа", — отметил директор Института.
Иван Саверченко считает, что "Алесь Адамович и Даниил Гранин безо всяких инструкций и протокольных указаний действовали по велению своего сердца. Внутренний голос объединял их, и они творили вместе".
Инициатива написания книги исходила именно от Адамовича, и он уговаривал Гранина ее написать.
"Я читал у Гранина, каким неожиданным для него было это предложение. Потому что, несмотря на то, что мы жили тогда в одном государстве, у литератур были разные традиции. Пожалуй, только авторы могли бы рассказать, как им удалось договориться", — уверен Иван Саверченко.
По словам белорусского литературоведа, Алесь Адамович тогда уже был погружен в военную тематику, в литературную документалистику. Уже была опубликована его книга "Я из огненной деревни", где о трагедии сожженной деревни Хатынь рассказывали очевидцы трагедии.
"Даниил Гранин вспоминал, что внутренне долго сопротивлялся предложению Адамовича, но когда они уже начали работать над огромным массивом материалов, он уже не представлял, как он мог сопротивляться", — рассказал доктор филологических наук.
© Sputnik / Алексей Варфоломеев
"Блокадная книга" была новаторской для своего времени. Ее правда поразила читателей — оказалось, что кроме общих фраз у каждого была своя маленькая правда, свои переживания и своя трагедия. Это был новый взгляд на войну и на судьбу человека в ней.
По его убеждению, Алесь Адамович и Даниил Гранин были духовно и творчески близкими людьми. У них не было какого-то высокомерия, а только понимание смысла и назначения литературы, которая должна менять что-то в нашей жизни, затрагивать души людей.
Уход Гранина стал большой потерей и для русской, и для белорусской литератур, да и для мировой культуры в целом. Но, к счастью, после ухода писателей нам остаются их книги.
Речь о блокаде Ленинграда в Бундестаге, воспоминания о войне, размышления о милосердии и беседа о российских политиках - «Бумага» выбрала цитаты из пяти интервью, публичных выступлений и очерков писателя.
«На улицах лежали трупы, не было сил хоронить их»
Речь в Бундестаге
27 января 2014 года Даниил Гранин выступил в Бундестаге в «час памяти», который ежегодно проходит в немецком парламенте в память об освобождении узников Освенцима советскими войсками. Писатель говорил о том, как пережил все 872 дня в блокадном Ленинграде, как жители города голодали, спасались под бесконечными обстрелами и не успевали хоронить близких и как ленинградцы погибали на Дороге жизни.
Даниил Гранин:
Несколько раз меня посылали в штаб и я видел эти сцены и понял, что один из героев блокады - это «кто-то», «безымянный прохожий», он спасал упавшего, замерзающего. У людей не исчезло, а появилось больше сострадания. Единственное, что можно было противопоставить голоду и бесчеловечности фашизма, - это духовное сопротивление людей единственного города Второй мировой войны, который сумел выстоять.
Текст выступления Гранина в Бундестаге можно почитать на сайте «Российской газеты ».
«Сталинград - это была военная доблесть, а Ленинград - духовная»
Выступление на «Диалогах»
Даниил Гранин был гостем «Диалогов» «Открытой библиотеки» в октябре 2016 года. В лектории Главного штаба Эрмитажа он вместе с литовским драматургом Марюсом Ивашкявичюсом говорил на тему «Опыт памяти. Ленинград. Молетай». Писатель рассказывал о голоде во время войны, о том, как современные политики относятся к памяти о блокаде и в чем была суть «ленинградского синдрома», позволившего городу пережить осаду.
Даниил Гранин:
Во-первых, политики современной России не приглашали меня выступить. Они считают, что блокада им известна, это уже прошедший этап истории нашей. Да, замечательный, доблестный и так далее. Но чего рассказывать? Зачем? Ну что вы? Ну оставьте в покое, понимаете, все печали и беды прошедшей жизни. Дайте людям спокойно сегодня жить. Оставьте наших людей в покое. Знаете, они считают себя правыми. Но я вам хочу сказать: ну может ли человек нормальный жить без печали, без уныния, без тоски, без слез, без приступов отчаяния и так далее? Не может! Это нормальная человеческая необходимость.
«Мы потеряли лучшую часть народа. Это она шла в атаку. Работала в тылу, партизанила»
Интервью «Новой газете»
В 2017 году, накануне 9 мая, Гранин рассказывает, как люди шли на войну, брали немцев в плен, как менялось настроение среди солдат и чем его поразила реакция Сталина на победу.
Даниил Гранин:
Что такое - 42 миллиона? Это не цифра. Для тех, кто остался в живых, - это одиночество. Мне годовщину победы встречать не с кем. У меня никого не осталось от моих школьных и студенческих друзей, от моих однополчан. Не только в силу естественной убыли, но и потому, что они погибли на войне.
«Что такое - 42 миллиона погибших? Это не цифра. Это одиночество»
«Новая газета»
Интервью фронтовика, писателя и почетного гражданина Петербурга Даниила Гранина накануне 9 мая
«Изъять милосердие - значит лишить человека одного из важнейших проявлений нравственности»
Из очерка Даниила Гранина «О милосердии»
В своем известном очерке писатель рассуждает о том, почему исчезло понятие «милосердие» и что это чувство значит для общества.
Даниил Гранин:
Милосердие изничтожалось не случайно. Во времена раскулачивания, в тяжкие годы массовых репрессий никому не позволяли оказывать помощь семьям пострадавших, нельзя было приютить детей арестованных, сосланных. Людей заставляли высказывать одобрение смертным приговорам. Даже сочувствие невинно арестованным запрещалось. Чувства, подобные милосердию, расценивались как подозрительные, а то и преступные. Из года в год чувство это осуждали, вытравливали: оно-де аполитичное, не классовое, в эпоху борьбы мешает, разоружает… Его сделали запретным и для искусства. Милосердие действительно могло мешать беззаконию, жестокости, оно мешало сажать, оговаривать, нарушать законность, избивать, уничтожать. 30-е годы, 40-е - понятие это исчезло из нашего лексикона. Исчезло оно и из обихода, ушло как бы в подполье.
Даниил Гранин. Милосердие
«Жизнь в России - всегда чудо. Плохое чудо или хорошее, но обязательно чудо»
«Правила жизни Даниила Гранина», Esquire
Писатель - о русском столе, знакомстве с Константином Паустовским и романе о русских менеджерах.
Даниил Гранин:
Я больше не болею космосом. Зачем мне нужен Марс, когда я иду выносить мусор и вижу людей, которые роются в контейнерах? Мои восторги немедленно исчезают. Почему я должен восторгаться тем, что на Марсе есть жизнь, когда у нас жизни нет для людей?
«Блокадная книга»: Лениздат; Ленинград; 1984
Аннотация
Переиздание широко известного произведения, в котором, основываясь на большом фактическом материале - документах, письмах, воспоминаниях ленинградцев, переживших блокаду, - авторы рассказывают о мужестве защитников города, о героических и трагических днях обороны Ленинграда в годы Великой Отечественной войны.
ТОЛЬКО МЫ САМИ ЗНАЕМ…
У этой правды есть адреса, номера телефонов, фамилии, имена. Она живет в ленинградских квартирах, часто с множеством дверных звонков - надо только нажать нужную кнопку, возле которой значится фамилия, записанная в вашем блокноте. Ожидавшая или не ждавшая вашего посещения, вашего неожиданного интереса, она взглянет на вас женскими или не женскими, но обязательно немолодыми и обязательно взволнованно-оценивающими глазами («Кто?.. Почему?.. Зачем им это?»). Проведет мимо соседей к себе и скажет тоже почти обязательное: «Сколько лет прошло… Забывается все…»
Ленинградские дома, квартиры блокадников…
Вообразите себе солдата, который живет сегодняшним мирным бытом, но окружен теми же стенами, предметами, как бы все в той же землянке, в том же окопе. Следы осколков от снаряда на потолке (старинном, лепном), осколков стекла на глянце пианино. Пятно-ожог от «буржуйки» на блестящем паркете…
«А здесь паркет испорчен - это мой муж в последнее» время колол мебель. Пока он не умер на этом вот диване. Вот здесь…» (Ден Александра Борисовна).
«Вот если посмотреть из окон, такой обзор у нас… Ипподром. Чуть налево, если высунуться из любого окна, - Обуховская больница, а вправо - газовый завод. В ту сторону нам можно было смотреть на Бадаевские склады…» (Пенкина Нина Вячеславовна).
«Мы встречали 42-й Новый год вот в этой комната уже совершенно замороженной. На этом месте стояла „буржуйка“. Вывод трубы от нас был вот в тот вентилятор. Видите желтое пятно? Его ничем не замазать, потому что здесь „буржуйка“ стояла…» (Усова Лидия Сергеевна).
Лидия Сергеевна и сейчас хранит черные занавески, за которыми прятала от самолетов свет своей коптилки. Говорит, не веря сама, но говорит: «Уничтожу их - война начнется!»
Бабич Майя Яновна вспоминает и показывает: «В блокаду мы остались с мамой вдвоем. В нашей квартире собрались ее приятельницы, и сверху пришли. И в этой квартире, в одной комнате, которая была дальше всего от улицы, в глубине квартиры, все и сгрудились. Стекла были выбиты, и одно окно закрыли вот этим ковром, турецкий ковер ручной работы. Потом матрац прислонили к одному окну… Осколки снарядов залетали в окна, застревали в стенах…»
…Тут его, ленинградца, обстреливали, обрушивали на него смерть - снаряды, бомбы. Тут его истребляли голодом. Он потерял здесь стольких близких, соседей, здоровье потерял. А сейчас (здесь же!) живет, как все. Как все, только со всех сторон окружен памятью…
И в нем самом она, та память о блокаде, о всем выстраданном, пройденном, пережитом вместе с миллионами других ленинградцев, которых уже нет, за которых тоже надо помнить, а если спрашивают - рассказать… «Столько лет прошло, забывается все…» Но ничто не забыто - эти родившиеся в Ленинграде же слова звучат и как уверенность и как надежда, просьба. Да, не забыто - разве может человек такое забыть, даже если бы и хотел, имел право?! Да, все это помнят еще живущие блокадники. Они блокаду выдержали, они переносили ее изо дня в день, сохраняя человеческое достоинство. Но мы, мы, не пережившие этого, или сегодняшние молодые, - имеем ли мы право не стараться узнать обо всем, что вынесли, пережили, перестрадали, сделали и ради нас они, ленинградцы?!
И вот сегодня мы пришли к нему, к ней - именно к этому человеку, чтобы «все записать», потому что время все быстрее уносит свидетелей, участников, тех, кто был, кто знал, кто видел…
Откровенно говоря, мы многого не знали, не знали, какие жестокие вещи стоят за привычными словами «ленинградская блокада». Даже мы, прошедшие войну - один в белорусских партизанах, другой на Ленинградском фронте, - казалось, привычные ко всему, были не готовы к этим рассказам. Они ведь, эти люди, щадили нас все годы, но себя, рассказывая, уже не щадят…
Понять и унести безжалостную быль «ленинградской памяти» легче, если видишь этих людей - самих рассказчиков, а не только слышишь их голоса (с магнитофона) или читаешь их воспоминания.
Многое в этих людях удивительно и неожиданно. Но потом все оказывается таким простым, понятным, таким человеческим… и еще более поразительным.
Например, поражает и бесконечно трогает - сколько их, бывших блокадников, писали и пишут… стихи. Не просто и не только дневники, воспоминания, но и стихи. Едва ли не каждый десятый. (Даже тогда писали. Например, в 1943-м женщина посылает письма-стихи на Большую землю, а ей отвечает, тоже стихами, эвакуированная ленинградка-племянница…) Что это - влияние самого города с его несравненной поэтической культурой? Или же слишком врезалось в сознание ленинградца, как оно было: голод, блокада и стихи (об этом же) - и все рядом? Он их слышал, слушал по радио, жадно, как никогда до этого, - стихи Ольги Берггольц (да и не только ее). Можно было бы и не придавать особого значения «непрофессиональному» увлечению стихами взрослых людей, если бы за этим не виделось большее, главное: сквозь годы многое в блокаде светится поэтически, проступает романтика общего подвига. Нет, не в том смысле, что ленинградец опускает в своих воспоминаниях холод, голод, трупный ужас тех дней и ночей. Все это живет в нем как крик боли до сих пор. Но во всем и надо всем - понимание почти каждым (поразительно!), что это были исторические дни и ночи, сознание, что Ленинград - единственный город, который устоял перед самой длительной блокадой, что образ города этого помог миру, человечеству остановиться на краю страшной пропасти. Отрезанный, блокированный город был, и это надо понять, силен своим неодиночеством, к нему были устремлены внимание, любовь, вера всей страны. Неслыханные жертвы, немыслимые испытания, о которых рассказывает блокадник, просветлены чувством гордости, поэтическим чувством: зато Ленинград устоял! Мы выстояли! Жизнь продолжается!
…Вот так настал,
одетый в кровь и лед,
сорок второй необоримый год.
О, год ожесточенья и упорства!
Лишь насмерть,
насмерть всюду встали мы.
Год Ленинграда,
год его зимы,
год Сталинградского
единоборства.
В те дни отхлынул быт.
И смело
в права свои вступило бытие.
Ольга Берггольц
Сколько нужно было выстрадать, пропустить сквозь себя блокадного горя, женской тоски, ленинградской надежды, ожидания («Когда, когда же наконец?!»), чтобы поэтически увидеть прорыв блокады, тридцать лет сохранять образ и чувство и вот так рассказать:
«Демобилизовали, и я работала уже с 9 января 1944 года на трамвае, он ходил по Невскому. И вот первый день снятия блокады. Начали военные корабли стрелять. Это такое было зрелище, что я никогда не забуду. Красивое и страшное. Как будто с Невы вся вода, огненно-красная, поднимается и летит через наши головы, а потом сильный грохот…» (Петрова Анна Алексеевна, ул. Бассейная, 74, корп. 1).
О блокаде Ленинграда, о героических защитниках невской твердыни, о «наемном убийце» фашистов - блокадном голоде существует обширная документальная литература.
Немало душ, сердец во всем мире потряс зимний дневничок маленькой Тани Савичевой: «Бабушка умерла 25 янв…», «Дядя Алеша 10 мая…», «Мама 13 мая в 7.30 утра…», «Умерли все. Осталась одна Таня».
В драгоценно-подробных дневниках писателя Павла Лукницкого «Ленинград действует» и в записках, дневниках (опубликованных) других свидетелей и участников героической ленинградской эпопеи есть много нестареющей правды, нужной людям.
За послевоенные годы выпущены, особенно в Ленинграде, сборники воспоминаний участников героической обороны Ленинграда и прорыва блокады - генералов, полководцев, рядовых солдат Ленинградского фронта. Изданы воспоминания партийных и советских работников, которые сумели в условиях блокады наладить жизнь осажденного города, поддерживать стойкость в людях, осуществить «Дорогу жизни». Есть воспоминания юных защитников города - школьников, юнг, воспоминания тех, кто создавал в блокированном городе овощную базу, заготавливал лес, торф… Книга об ученых ленинградской блокады, артистах, художниках, врачах, учителях.
Созданы очерки, повести, романы, начиная от «Балтийского неба» Н. Чуковского, «В осаде» В. Кетлинской, книг О. Берггольц, Н. Тихонова, В. Инбер, Вс. Вишневского, А. Фадеева… Все они честно, талантливо, страстно изображали увиденное, пережитое, опыт самих авторов и их героев. Многотомная «Блокада» А. Чаковского вобрала в себя и документы и факты, передающие мужество великого города. И то, как связана была история ленинградской блокады с историей всей Великой Отечественной войны.
Что еще можно поведать людям, миру обо всем этом? И нужно ли это ему, сегодняшнему миру?
Мы хотели дополнить картину свидетельствами людей о том, как они жили во время блокады. Записать живые голоса участников блокады, их рассказы о себе, о близких, о товарищах. Обыкновенные ленинградцы, работавшие и неработавшие, холостые и семейные, мастера, рабочие, дети, инженеры, медсестры, - впрочем, дело не в специальностях и должностях. Мы ограничивали себя, свой интерес к профессиям, к службам, потому что не в силах охватить разные стороны жизни огромного города, показать все разделы. Нас интересовало прежде всего пережитое. Мы хотели записать, понять, сохранить все то, что было пережито, прочувствовано, изведано душами людей, не вообще людей, а конкретных людей с именами и адресами, старых и молодых, сильных и слабых, тех, кого спасали, и тех, кто спасал… Оказалось, что быт и бытие сошлись в тех условиях, когда ведро воды, коптилка, очередь за хлебом - все требовало невероятных усилий, все стало проблемой для измученного, ослабевшего человека…
Откуда брались силы, откуда возникала стойкость, где пребывали истоки душевной крепости?
Перед нами стали, открываться не менее мучительные проблемы и нравственного порядка. Иные мерки возникали для понятия доброты, подвига, жестокости, любви. Величайшему испытанию подвергались отношения мужа и жены, матери и детей, близких, родных, сослуживцев.
В рассказах людей вставали те сложные моральные задачи, которые приходилось решать каждому человеку. Мы увидели необычайные примеры крепости духа, примеры благородства, красоты, исполнения долга, но и - неслыханных страданий, мучительных лишений, смертей…
Не всегда было ясно - пришло ли время для этих рассказов такой жестокой беспощадности? А с другой стороны - не ушло ли, не упущено ли время и возможность рассказать об этом так, как это было вживе и въяве, так, как это помнят лишь сами ленинградцы?..
В морозные дни обстрелов, голодных галлюцинаций узнаваемый всеми радиоголос Ольги Берггольц говорил ленинградцам и от их имени:
«Только мы сами знаем, какого отдыха мы все заслужили». «И Ленинград щадил ее (Родину), мы долго ничего не говорили о боли, которую испытывали, скрывали от нее свое изнеможение, преуменьшали свои пытки…» «Они девятьсот дней осаждали Ленинград, подвергая его таким пыткам, о которых до сих пор не расскажешь…»
Это говорилось в 1942-м, в 1943-м, в 1945-м.
Да, ленинградец блокаду переносил изо дня в день с трагической стойкостью, достоинством. С тем же достоинством долгие годы удерживал, сохранял в себе обжигающую правду о пережитом.
И вот сегодня мы пришли к нему, к ней - именно к этому человеку, чтобы «все записать», потому что «пришло время», «люди хотят знать», «людям надо…».
Будоража их все еще воспаленную болью и утратами душу, мы не раз спрашивали себя: а надо ли, а имеем ли право? Ответом служат сами же рассказы ленинградцев. В них - в тексте, в интонации - звучит: да, нам тяжело, больно вспоминать, но еще больнее было бы думать, что такое никому не нужно, кроме нас самих.
А ведь действительно, если все это было на планете - тот блокадный смертельный голод, бессчетные смерти, муки матерей и детей, - то память об этом должна служить другим людям и десятилетия и столетия спустя.
Уже с 1944 года, со дня снятия блокады, когда выставку обороны Ленинграда стали переделывать в Музей обороны, начался, по сути, правдивый, впечатляющий рассказ о героизме девятисот дней. Один из создателей музея, Василий Пантелеймонович Ковалев, наизусть помнит все экспонаты, он рассказывает так, словно ведет нас из зала в зал: вот зал авиации с бомбардировщиком, который первым бомбил Берлин в сорок первом году, а вот в зале артиллерии миномет братьев Шумовых, дальше - несколько залов партизанского движения…
Был там и дневник Тани Савичевой, тот самый, который выставлен ныне в центре мемориала Пискаревского кладбища. Записки девочки (она погибла в 1945 году в эвакуации) стали одним из грозных обвинений фашизму, одним из символов блокады. Дневник имеет свою историю. «Принес его Лев Львович Раков, директор музея, - рассказывал нам В. Ковалев. - Эта маленькая книжка производила невероятное впечатление. Зал, в котором она была, отличался особенным оформлением: потолок был сделан в виде палатки, были колонны, изображающие лед, и при входе в зал была витрина, покрытая как бы изморозью. За этой витриной стояли весы и на весах лежало 125 граммов хлеба, а напротив была витрина, в которой был сосредоточен материал по пайкам, которые выдавались ленинградцам. Паек все уменьшался, уменьшался, дошел до 125 граммов, потом, с открытием „Дороги жизни“, начал возрастать. Посреди музея стояла витрина из старого музея Ленинграда, с одной стороны лежал дневник Тани Савичевой, синим карандашом написанный, с другой стороны лежали ордена погибших в блокаду, в том числе лежали документы погибшего молодого человека. А перед этим залом был зал снайперский.
Я помню, как стояла леди Черчилль у этого экспоната - дневника Савичевой, стояла около витрины, и на глазах были слезы, когда ей перевели содержание. Стоял у этой книжки Эйзенхауэр. Он был в музее вместе с Жуковым. Буденный долго стоял, Калинин. (Кстати, дом, в котором когда-то жил Калинин, был как раз напротив музея, в том же Соляном переулке.)…»
…Данная наша работа потребовала собрать тысячи страниц дневников и записок блокадников, тысячи страниц, «снятых» с магнитофонной ленты, - что с этим делать? Что отобрать и как выстроить? Без такой, без авторской, работы материал сам себя похоронит; кто и когда это прочтет?
А с другой стороны, главными авторами все-таки должны оставаться блокадники. Они рассказывали - мы записывали. Они передали нам свои дневники, свои записки-воспоминания. Теперь это и нашей памяти боль и богатство.
Читателю конечно же нужны, интересны прежде всего те, кто сам все это пережил, люди-свидетели, люди-документы. Мы это сознавали, да и поневоле немеешь перед их правдой и судьбой. Свою авторскую задачу и роль мы видели в том, чтобы дать ленинградцам возможность встретиться друг с другом на страницах нашей работы, в главах блокадной книги. У этих сотен столь разных людей судьба одна - ленинградская, блокадная. У них столько общих мыслей, чувств, неуходящих образов, картин одно потянется к другому, голос отзовется на голос, боль, слеза - на боль и слезу, гордость, что все же выстояли, - на гордость… Что из этого отобрать, оставить? Есть факты явно невыносимые, есть истории легендарные, которые и не проверить… Мы опускаем сотни страниц того, что так старательно искали, записывали, расшифровывали, если эти страницы не выдерживают соседства других страниц, рассказов, судеб.
В Берлине на торжественной церемонии в память о жертвах национал-социализма выступил Даниил Гранин. Беспощадная правда из его уст произвела сильное впечатление на немецких парламентариев.
Прошло более полувека после окончания Второй мировой войны, прежде чем в 1996 году занимавший в то время пост федерального президента ФРГ Роман Херцог (Roman Herzog) постановил отмечать 27 января как национальный день памяти жертв национал-социализма.
Этот день был выбран потому, что именно 27 января 1945 года Советская армия освободила нацистский лагерь смерти Освенцим. Но в этот же день – только годом раньше – была прорвана и блокада Ленинграда.
Церемония в бундестаге
Вот почему в этот раз выступить в бундестаге на торжественной церемонии в память о жертвах национал-социализма пригласили российского писателя, непосредственного участника тех событий Даниила Гранина.
95-летнего Гранина, опиравшегося на палку, под руку ввел в зал парламентских заседаний председатель бундестага Норберт Ламмерт (Norbert Lammert). С другой стороны его сопровождали федеральный президент Йоахим Гаук (Joachim Gauck) и канцлер Ангела Меркель (Angela Merkel), которая вследствие лыжной травмы все еще передвигается на костылях.
Открывая заседание, Ламмерт обратил внимание на совпадение по датам освобождения Освенцима и прорыва Ленинградской блокады. Но, отметил он, не случайна взаимосвязь Освенцима и блокады Ленинграда – геноцида евреев и войны на уничтожение против Советского Союза.
«И то, и другое уходит корнями в человеконенавистническую национал-социалистическую идеологию», – заявил Ламмерт и напомнил о том, что ядовитый газ «Циклон Б», применявшийся в Освенциме, вначале был опробован на советских военнопленных.
Беспощадный Гранин
После короткого музыкального интермеццо – скрипичный квартет исполнил фрагмент одного из произведений Шостаковича – на трибуну поднялся Гранин. Предусмотрительные хозяева встречи поставили для него за трибуной кресло, но от предложения присесть писатель твердо отказался и почти час выступал стоя.
Его речь была беспощадной. Он не говорил, как этого ожидали некоторые в бундестаге, об историческом примирении немцев и русских, об уроках прошлого и преодолении тоталитарного наследия в Германии или в России. Его попросили рассказать о блокаде, и он рассказал, поведав притихшим депутатам о чудовищных буднях блокадников, оставшихся на 900 дней не только без топлива и продовольствия, но и без воды, канализации, электроэнергии и отопления.
Гранин приводил шокирующие подробности. Рассказал, например, об одной матери, которая не стала хоронить своего умершего от голода трехлетнего ребенка, а положила маленький трупик на мороз между окнами и каждый день отрезала от него по кусочку, чтобы сохранить жизнь хотя бы 12-летней дочери.
А сам Гранин во время блокады Ленинграда был на фронте – всего в нескольких шагах от города. Он рассказал, что в его окопе вздрагивала земля, когда Ленинград бомбили или обстреливали из дальнобойных орудий. Из траншеи были видны и пожары. Дома горели сутками, поскольку воды в городе не было, и тушить их было нечем.
По словам писателя, «Гитлер приказал в город не входить, чтобы избежать потерь в уличных боях, в которых не могли участвовать танки». А в результате, сказал Гранин, «немецкие войска, по сути, весьма комфортно, без особых трудов ожидали, что наступающий голод и морозы заставят город капитулировать».
«Солдаты должны воевать с солдатами, война – это чисто солдатское дело, – заявил Гранин, – а здесь был заслан голод, который воевал вместо солдат». Поэтому, сказал он депутатам, «я долго не мог простить немцам этого ожидания капитуляции, ожидания гибели города».
Депутаты под впечатлением
Для нового координатора германо-российского межобщественного сотрудничества социал-демократа Гернота Эрлера (Gernot Erler), представляющего одну из партий правящей в ФРГ коалиции, выступление писателя стала возможностью послушать старого знакомого. Эрлер читал «Блокадную книгу» Гранина и не раз проводил в своем избирательном округе во Фрайбурге мероприятия на эту тему.
«Но все равно, конечно, очень впечатляет рассказ этого 95-летнего человека – очевидца, которому была предоставлена возможность выступить в германском бундестаге в рамках такого достойного мероприятия», – сказал Эрлер. По его словам, Гранин попытался объяснить немецким депутатам непостижимое, но вместе с тем показал, что можно сохранить человеческое достоинство даже в таких жесточайших условиях. Для Ренате Кюнаст (Renate Künast) из фракции партии «Союз-90»/"зеленые" выступление Гранина стало поводом задуматься о необходимости заново взглянуть на историю второй мировой войны. «Мы не представляем себе в полной мере все причиненные страдания, всю подлость этой войны, – сказала она в интервью DW. – Мы знаем о миллионах погибших, но горе, которое выпало на долю гражданского населения, было еще больше, чем мы об этом говорили».
По словам Кюнаст, вермахт в ходе блокады пытался превратить жителей Ленинграда чуть ли не в зверей. «Сколько в Германии сетуют по поводу Сталинграда, – заметила она, – но что натворила немецкая армия в Ленинграде, жителей которого на протяжении 900 дней морили голодом!»
На заместителя председателя фракции Левой партии Дитмара Барча (Dietmar Bartsch) тоже произвело большое впечатление выступление Гранина «здесь, в Рейхстаге, который, собственно, и был отправной точкой войны и блокады Ленинграда». Барч добавил, что эта речь должна побудить тех, кто родился позже, не только задуматься о прошлом, но также помнить о своей ответственности и передать ее следующим поколениям немцев.
4 июля 2017 года не стало писателя-фронтовика. Мы вспоминаем его пронзительную речь, которая в 2014 году заставила Бундестаг краснеть и плакать
Писатель рассказал беспощадную правду о блокаде Ленинграда.Писатель рассказал беспощадную правду о блокаде Ленинграда.Фото: Тимур ХАНОВ
Такой страстной и страшной – по приведенным фактам – речи немецкий федеральный парламент, возможно, еще не слышал. Петербургский писатель, которому в 2014 году было 95 лет, привел факты и цифры о блокаде, которые нельзя слушать без слез. Вряд ли эту информацию можно найти в немецких учебниках истории. И в здании рейхстага, из уст такого человека, как Гранин, они прозвучали откровением. Даниил Александрович не ставил целью смутить и упрекнуть членов правительства, президента Германии и канцлера Ангелу Меркель, которая, кстати, слушала, опустив глаза. Гранин принял приглашение выступить в Германии 27 января, в день полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады. Так совпало, что спустя год в этот же день освободили и узников Освенцима, поэтому с 1996 года немцы отмечают эту дату. Почти часовую речь петербуржца слушали в гробовом молчании, в конце рукоплескали стоя.
– У меня было какое-то странное и подспудное желание рассказать это всем моим погибшим однополчанам, не узнавшим, что мы победили, – объяснил Гранин. – Они погибали с чувством полного поражения, уверенные, что мы сдали Ленинград, что город не выстоит. Хотел сообщить им, что мы все-таки победили, и вы не зря погибли.
Ангела Меркель слушала речь опустив глаза
«На могилы кладут сухари»
– Сегодня у нас в Петербурге люди идут на Пискаревское кладбище. Это одно из символических кладбищ города. Идут для того, чтобы вспомнить и отдать должное всем погибшим в годы блокады. Кладут на могильные холмы сухари, конфеты, печенье…
Эта история и для меня была трагичная и жестокая. Я начал войну с первых дней. Записался в народное ополчение добровольцем. Зачем? Сегодня я даже не знаю, зачем. Но это, наверно, была чисто мальчишеская жажда романтики. Как же без меня будет война? Но ближайшие же дни войны меня отрезвили, как и многих моих товарищей. Жестоко отрезвили. Нас разбомбили, еще когда наш эшелон только прибыл к линии фронта. И с тех пор мы испытывали одно поражение за другим. Бежали, отступали, опять бежали. И наконец, где-то в середине сентября мой полк сдал город Пушкин. Мы отошли уже в черту города. Фронт рухнул.
Сотни тысяч ленинградцев умерли от голода.
Все связи огромного мегаполиса были отрезаны от большой земли. И началась блокада, которая длилась 900 дней.
Блокада была внезапной и неожиданной, как, впрочем, и вся эта война. Не было никаких запасов ни топлива, ни продовольствия. И вскоре, уже где-то в октябре, началась карточная система. Хлеб выдавали по карточкам.
А затем одно за другим начались катастрофические явления, прекратилась подача электроэнергии, кончился водопровод, канализация, отопление.
«Гитлер приказал в город не входить»
– Что такое карточная система? Она выглядела так. С первого октября давали уже 400 граммов хлеба для рабочих, 200 граммов служащим. А уже в ноябре катастрофически начали сокращать норму выдачи. Хлеба давали рабочим 250 граммов, а служащим и детям 125 граммов. Это ломтик хлеба, некачественного, пополам с целлюлозой, дурандой и прочими примесями. Никакого подвоза продовольствия к городу не было.
Надвигалась зима. И, как назло, лютая зима, 30-35 градусов. Огромный город лишился всякого жизнеобеспечения. Его ежедневно нещадно бомбили.
Наша часть находилась недалеко от города, можно было пешком дойти. И мы, сидя в окопах, слышали разрывы авиабомб, и даже содрогание земли доходило до нас. Бомбили ежедневно. Начались пожары. Горели дома, так как их нечем было заливать, водопровод не работал.
Дома горели сутками. И мы оттуда, с фронта, оборачиваясь назад, видели столбы черного дыма и гадали, где и что горит.
К декабрю улицы и площади города завалило снегом. Только кое-где оставались проезды для военных машин. Памятники заложили мешками с песком, витрины заколотили. Город преобразился.
Гранин заставил немцев краснеть и плакать.
Ночью освещения не было. Патрули и редкие прохожие ходили со светлячками. Люди начали от голова терять силы. Но продолжали работать. Ходить на предприятия, особенно военные, ремонтировали танки, изготавливали снаряды, мины.
Гитлер приказал в город не входить, чтобы избежать потерь в уличных боях, где танки не могли участвовать. Армия отбивала все наши попытки прорвать кольцо блокады. Немецкие войска, по сути, весьма комфортно, без особых трудов ожидали, что наступающий голод и морозы заставят город капитулировать.
… Я вообще выступаю сейчас не как писатель, не как свидетель, я выступаю скорее как солдат, участник тех событий. У меня окопный опыт младшего офицера Ленинградского фронта.
«Дожить бы до травы»
Уже в октябре начала расти смертность. При этой катастрофически малой норме питания люди быстро тощали, становились дистрофиками и умирали. За 25 дней декабря умерло 40 тысяч человек. В феврале уже ежедневно умирало от голода 3,5 тысячи человек. В декабре люди писали в дневниках: «Господи, дожить бы до травы». Всего в городе умерло примерно 1 миллион человек. Жуков в своих воспоминаниях пишет, что умерли 1 миллион 200 тысяч. Смерть участвовала безмолвно и тихо в войне.
Паек ребенка – триста граммов хлеба в день
… Я хочу вам рассказать некоторые подробности жизни, которых почти нет в книгах и в описаниях того, что творилось во время блокады в квартирах. Знаете, дьявол блокады кроется во многом именно в этих подробностях. Где брать воду? Кто жил поблизости от каналов, Невы, набережных, ходили туда, делали проруби и ведрами доставали воду. Вы представляете себе – подниматься на четвертый, пятый этаж с этими ведрами? Те, кто жили подальше, собирали и топили снег. Как его топить? На буржуйках, это маленькие железные печки. А чем топить, где брать дрова? Ломали мебель, паркеты, разбирали деревянные строения в городе.
«Кормила дочь умершим братом»
Уже спустя 35 лет после войны мы с белорусским писателем Адамовичем начали опрашивать уцелевших блокадников о том, как они выживали. Были поразительные, беспощадные откровения. У матери умирает ребенок. Ему три года. Мать кладет труп между окон, это зима. И каждый день отрезает по кусочку, чтобы кормить дочь и спасти хотя бы ее. Дочь не знала подробности. Ей было 12 лет. А мать не позволила себе умереть и сойти с ума. Дочь эта выросла. И я с ней разговаривал. Она узнала спустя годы. Вы представляете? Таких примеров можно много привести, во что превратилась жизнь блокадников.
… Однажды принесли дневник блокадника. Юре было 14 лет, он жил с матерью и сестрой. Дневник нас поразил. Это была история совести мальчика. В булочных точно, до грамма, взвешивали порцию положенного хлеба. Обязанностью Юры в семье было достояться в очереди до хлеба и принести домой. В дневнике он признается, каких мучений ему стоило не отщипнуть по дороге кусочек хлеба. Особенно терзал его довесок, неудержимо хотелось съесть этот маленький кусочек. Ни мать, ни сестренка, казалось бы, не узнали об этом. Иногда он не выдерживал и съедал. Он описывает, как стыдно было, признается в своей жадности, а потом и в бессовестности – вор, украл у своих, у матери, у сестры хлеб насущный. Никто не знал об этом, но он мучился. В квартире соседями были муж и жена, муж был какой-то крупный начальник по строительству оборонных сооружений, ему полагался дополнительный паек. На общей кухне жена готовила обед, варила кашу. Сколько раз Юру тянуло, когда она выходила, схватить, зачерпнуть хоть рукой горячей каши. Он казнит себя за свою постыдную слабость. В его дневнике поражает постоянный поединок голода и совести, попытки сохранить свою порядочность. Мы не знаем, сумел ли он выжить. Из дневника видно, как убывали его силы. Но даже уже полный дистрофик, он не позволял себе выпрашивать еду у соседей.
Выступление Гранина в Бундестаге произвело фуррор.
«Возненавидел фашистов»
…Одна женщина рассказала, как она поехала детьми на Финляндский вокзал, в эвакуацию. Сзади шел сын, ему было 14. А маленькую дочку она везла на санках. Сын по дороге отстал. Он был очень истощен, дистрофик. Что с ним стало, она не знала. И когда рассказывала нам, помнила свою вину.
… Я был на переднем крае, начиная с 41 и часть 42-го года. Честно признаюсь, возненавидел немцев не только как противников, солдат вермахта, но и как тех, кто, вопреки всем законам воинской чести, солдатского достоинства, офицерских традиций и тому подобное, уничтожали людей, горожан самым мучительным, бесчеловечным способом. Воевали уже не оружием, а с помощью голода, дальнобойной артиллерией, бомбежек. Уничтожали кого? Мирных граждан, беззащитных, не могущих участвовать в поединке. Это был нацизм в самом отвратительном виде, потому что они позволяли себе это делать, считая русских недочеловеками, считая нас чуть ли не дикарями и приматами, с которыми можно поступать как угодно.
… Появились черные рынки. Там можно было купить кусок хлеба, мешочек с крупой, рыбину, банку консервов. Все это выменивалось не на деньги – на шубу, валенки. Приносили все из дома, что было ценного – картины, серебряные ложки.
На улицах и в подъездах лежали трупы, завернутые в простыни. Иногда меня посылали с фронта в штаб. Я бывал в городе и увидел, как изменилась человеческая сущность блокадников. Главным героем оказался кто-то безымянный – прохожий, который пытался поднять ослабшего, упавшего на землю и повести его. Были такие пункты с кипятком. Давали только кружку кипятка, и это часто спасало людей. Это было проснувшееся в людях сострадание.
Выступление Даниила Гранина в бундестаге. Час памяти жертв нацизма в парламенте ФРГ в этом году прошел под знаком 70-летия снятия блокады Ленинграда.
